На девушке, так внезапно остановившей Хетти, была миткалевая мантилья, доходившая до талии; короткая юбка из голубой шерсти, обшитая золотым позументом, спускалась чуть ниже колен. Гамаши из той же ткани и мокасины из оленьей шкуры дополняли наряд индианки. Волосы, заплетенные в длинные черные косы, падали на плечи и на спину и были разделены пробором над низким гладким лбом, что смягчало выражение глаз, в котором хитрость сочеталась с простодушием. Лицо у девушки было овальное, стойкими чертами, зубы ровные, белые. Голос у нее был нежный, как вздохи ночного ветерка, что вообще характерно для женщины индейской расы, но он был так замечателен в этом отношении, что девушке дали прозвище Уа-та-Уа, которое по-английски можно перевести: «Тише, о тише!»

Короче, это была невеста Чингачгука. Ей удалось усыпить бдительность своих похитителей, и она получила разрешение прогуливаться в окрестностях лагеря. Эта поблажка, впрочем, вполне соответствовала обычаям индейцев, к тому же они знали, что в случае бегства нетрудно будет отыскать девушку по следу. Следует также напомнить, что ирокезы, или гуроны, как правильнее называть их, не догадывались о том, что на озере появился ее жених. Да и сама она ничего об этом не знала.

Трудно сказать, кто из девушек обнаружил больше самообладания при этой неожиданной встрече — бледнолицая или краснокожая. Во всяком случае, Уа-та-Уа лучше знала, чего она хочет. Когда она была ребенком, ее отец долго служил как воин у колониального начальства. Сама она прожила несколько лет по соседству с фортом и выучилась английскому языку, на котором говорила отрывисто, как все индейцы, но совершенно бегло, и притом очень охотно, в отличие от большинства представителей своего племени.

— Куда идешь? — повторила Уа-та-Уа, ответив ласковой улыбкой на улыбку Хетти. — В той стороне злой воин. Добрый воин далеко.

— Как тебя зовут? — совсем по-детски спросила Хетти.

— Уа-та-Уа. Я не минг, я добрая делаварка — друг ингизов. Минги жестокие, любят скальпы для крови; делавары любят для славы. Иди сюда, здесь нет глаз.

Уа-та-Уа повела свою новую подругу к озеру и спустилась на берег, чтобы укрыться под деревьями от посторонних взоров. Здесь девушки сели на упавшее дерево, вершина которого купалась в воде.

— Зачем ты пришла? — тревожно спросила молодая индианка. — Откуда ты пришла?

Со своей обычной простотой и правдивостью Хетти поведала ей свою историю. Она рассказала, в каком положении находится ее отец, и заявила, что хочет помочь ему и, если это возможно, добиться его освобождения. — Зачем твой отец приходил в лагерь мингов прошлой ночью? — спросила индейская девушка с такой же прямотой. — Он знает — теперь военное время, и он не мальчик, у него борода. Шел — знал, что у ирокезов есть ружья, томагавки и ножи. Зачем он приходит ночью, хватает меня за волосы и хочет снять скальп с делаварской девушки?

Хетти от ужаса едва не упала в обморок.

— Неужели он схватил тебя? Он хотел снять с тебя скальп?

— Почему нет? Скальп делавара можно продать, как и скальп минга. Губернатор не знает разницы. Очень худо для бледнолицего ходить за скальпами. Не его обычай. Так мне всегда говорил добрый Зверобой.

— Ты знаешь Зверобоя? — спросила Хетти, зарумянившись от удивления и радости. — Я его тоже знаю. Он у нас в ковчеге с Джудит и делаваром, которого зовут Великим Змеем. Этот Змей тоже красивый и смелый воин.

Хотя природа одарила индейских красавиц темным цветом лица, щеки Уа-та-Уа покрылись еще более густым румянцем при этих словах, а ее черные, как агат, глаза засверкали живым огнем. Предостерегающе подняв палец, она понизила свой и без того тихий и нежный голос до едва слышного шепота.

— Чингачгук! — сказала она, произнося это суровое имя такими мягкими горловыми звуками, что оно прозвучало почти как, музыка. — Его отец Ункас, великий вождь Махикани, самый близкий к старому Таменунду! Ты знаешь Змея?

— Он пришел к нам вчера вечером и пробыл со мной в ковчеге два или три часа, пока я не покинула их. Я боюсь, Уа-та-Уа, что он явился сюда за скальпами, так же как мой бедный отец и Гарри Непоседа.

— А почему бы и нет? Чингачгук — красивый воин, очень красивый, скальпы приносят ему славу. Он, конечно, будет искать их.

— В таком случае, — серьезно сказала Хетти, — он не менее жесток, чем все другие. Бог не простит краснокожему то, чего не прощает белому.

— Неправда! — возразила делаварская девушка с горячностью, граничащей почти с исступлением. — Говорю тебе, неправда! Маниту улыбается, когда молодой воин приходит с тропы войны с двумя, с десятью, с сотней скальпов на шесте! Отец Чингачгука снимал скальпы, дед снимал скальпы — все великие вожди снимали скальпы, и Чингачгук от них не отстанет.

— Тогда его должны мучить по ночам дурные сны. Нельзя быть жестоким и надеяться на прощение.

— Он не жесток, не за что его винить! — воскликнула Уа-та-Уа, топнув своей маленькой ножкой по песку и тряхнув головой. — Говорю тебе, Змей храбр. На этот раз он вернется домой с четырьмя — нет, с двумя скальпами.

— И для этого он пришел сюда? Неужели он отправился так далеко, через горы, долины, реки и озера, чтобы мучить своих ближних и заниматься этим гадким делом?

Этот вопрос сразу потушил загоревшийся было гнев оскорбленной индейской красавицы. Сперва она подозрительно оглянулась по сторонам, как опасаясь нескромных ушей, затем пытливо поглядела в лицо своей подруги и наконец с девической кокетливостью и женской стыдливостью закрыла лицо обеими руками рассмеялась таким музыкальным смехом, что его следовало бы назвать мелодией лесов.

Впрочем, боязнь быть услышанной быстро положила конец этому наивному изъявлению сердечных чувств. Опустив руки, это порывистое существо снова пытливо уставилось в лицо подруги, как бы спрашивая, можно ли доверить ей важную тайну. Хетти не могла похвастать такой ослепительной красотой, как Джудит, но многие считали, что внешность младшей сестры больше располагала в ее пользу. На ее лице отражалась вся неподдельная искренность ее характера, и в то же время в нем не было неприятного выражения, которое часто бывает свойственно слабоумным. Повинуясь внезапному порыву нежности, Уа-та-Уа обняла Хетти с таким чувством, непосредственность которого могла сравниться только с его горячностью.

— Ты добрая, — прошептала молодая индианка, — ты добрая, я знаю. Так давно Уа-та-Уа не имела подруги, сестры, кого-нибудь, чтобы рассказать о своем сердце! Ты моя подруга, правда?

— У меня никогда не было подруги, — ответил Хетти, с непритворной сердечностью отвечая на горячие объятия. — У меня есть сестра, но подруги нет. Джудит любит меня, и я люблю Джудит. Но мне бы хотелось иметь и подругу. Я буду твоей подругой от всего сердца, потому что мне нравится твой голос, и твоя улыбка, и то, как ты судишь обо всем, если не считать скальпов…

— Не говори больше о скальпах, — ласково перебила ее Уа-та-Уа. — Ты бледнолицая, а я краснокожая — у нас разные обычаи. Зверобой и Чингачгук большие друзья, но у них неодинаковый цвет кожи. Уа-та-Уа и… Как твое имя, милая бледнолицая?

— Меня зовут Хетти, хотя в библий это имя пишется «Эйфирь».

— Почему? Нехорошо так. Совсем не надо писать имена. Моравские братья пробовали научить Уа-та-Уа писать; но я им не позволила. Нехорошо делаварской девушке знать больше, чем знает воин; это очень стыдно. Мое имя Уа-та-Уа, я буду звать тебя Хетти.

Закончив к обоюдному удовольствию предварительные переговоры, девушки начали рассуждать о своих надеждах и намерениях. Хетти рассказала новой подруге более подробно обо всем, что она собиралась сделать для отца, а делаварка поделилась своими планами, связанными с появлением юного воина. Бойкая Уа-та-Уа первая начала задавать вопросы. Обняв Хетти за талию, она наклонила голову, заглядывая в лицо подруги, и заговорила более откровенно.

— У Хетти — не только отец, но и брат, — сказала она. — Почему не говоришь о брате, а только об отце?